Со мной был такой случай. Несколько лет назад я нашла в подземном переходе кота в закрытой переноске. Как человек неопытный в таких ситуациях, я не знала, что предпринять, поэтому для начала села рядом с переноской, в которой томился кот, написала пост в Facebook и горько заплакала от жестокости и несправедливости случившегося с котом. Так я провела полтора часа. Потом кота удалось пристроить, и он прекрасно живет у одной замечательной женщины. Но с тех пор многое изменилось.
Я бы тоже думала, что дельфины улыбаются, поскольку тогда еще не прочитала текст о том, что это строение их морды Я познакомилась с людьми, которые профессионально занимаются бездомными животными. Поменяла отношение ко многим вопросам, с этим связанным. Я знаю теперь, например, что лучше стерилизовать домашних кошек, потому что приюты переполнены прекрасными котятами. Знаю, что нельзя покупать животных, потому что это уменьшает и без того крошечные шансы приютских зверей попасть из приютов в собственные дома. И знаю, что таких - и гораздо хуже - ситуаций бывает по много раз в день у тех, кто занимается животными. Но несколько лет назад я этого не знала, не чувствовала и воспринимала происходящее, как какое-то трагическое исключение. Я не знала ничего про приюты животных. Я сама искала кота своей кошке, когда та хотела котят. Мне и в голову не приходило, что в этом есть хоть что-то неправильное.
Несколько лет назад я бы, может быть, с удовольствием пошла поплавать с дельфинами, поскольку не знала, в каких условиях они содержатся. Я бы тоже думала, что дельфины улыбаются, поскольку тогда еще не прочитала текст о том, что это просто строение их морды, а на самом деле они очень страдают от этих плаваний за деньги.
Еще совсем недавно я, смеясь, говорила своей подруге: «Отстань от меня со своей политикой, у меня нет гражданской позиции, я музыкой занимаюсь». А теперь я не представляю, как можно говорить «отстань» про что-то, что залезло в спальни моих друзей-геев, что убивает детей, оправдывая это «Законом Димы Яковлева», что пытается сделать выездные визы и так далее. Как про это можно сказать «отстань» теперь? Теперь - невозможно.
В этом слове «теперь» для меня - не результат, а процесс. Это процесс пробуждения. Живя между разными городами, иногда утром я, едва проснувшись, не сразу понимаю, в каком я городе. Но постепенно, с каждой секундой, я возвращаюсь из сна, в котором у меня нет гражданской позиции, в котором я говорю «отстань», в котором я плаваю с дельфином или в котором мне наплевать, что умрет еще один ребенок, в реальность. На это уходит какое-то время. На то, чтобы мне стало не все равно, ушло какое-то время.
Еще несколько лет назад никто из моих друзей не занимался тем, что в русском языке называется довольно-таки высокопарным словом «благотворительность». Теперь ею занимаются все, с кем я дружна. Не потому, что я вдруг поменяла всех друзей. Просто у нас у всех происходит этот процесс. Кто-то собирает деньги, кто-то волонтерит в хосписе, кто-то организовывает благотворительные праздники, каждый делает то, что хочет и может. Но - делает.
Знаете, в Facebook есть кнопка «I don’t want to see this». Некоторые люди прячутся за эту кнопку и в жизни История с Умарали Назаровым, который умер абсолютно один, разлученный с родителями, в больнице, при невыясненных обстоятельствах, конечно, потрясла нас всех. Ее просто невозможно выбросить из головы. Два дня назад я написала по следам этой истории пост в Facebook. В этом посте была фраза «Я Зарина». Этот пост скопировал мой хороший знакомый Алексей Агранович, снабдив его вполне саркастическими комментариями, но люди стёб не считали, поставили Алеше кучу лайков и сделали кучу перепостов. Таким образом, за считанные часы фраза «Я Зарина» распространилась по Facebook как какой-то манифест. Она не была манифестом для меня, но кому это уже теперь интересно.
А дальше все как обычно. Журналист Александр Горбачев написал пост про то, как это отвратительно и «девальвирует идею» фразы «Je suis Charlie». Куча знакомых поставили ему лайки, журналистка Белла Рапопорт написала фантастический комментарий: «Нехорошо вешать на себя чужую стигму» (по этой логике я должна немедленно снять с себя крестик, это же не меня распяли на кресте), а Катя Гордеева, которую я очень люблю и ценю, написала комментарий про «псевдоэмпатию» и «псевдотолерантность». Потом Катя вот эту колонку. Я хочу ответить Кате, что эмпатия, толерантность, сочувствие и сопереживание - это процесс.
Я хочу ответить тем, кто пышет злобой «что ж вы раньше аватарки не перекрашивали», что эмпатия, толерантность, сочувствие и сопереживание - это процесс. Вот раньше не перекрашивали, а теперь перекрашиваем. Не потому что людей, погибших в Париже жалко больше, а потому что вот раньше не было такой опции в Facebook, а потом она появилась. Или потому что раньше мы не находили в себе сил на сочувствие, закрываясь и прячась от него. Знаете, в Facebook есть кнопка «I don’t want to see this». Некоторые люди прячутся за эту кнопку и в жизни. И даже вполне успешно. Не находят в себе сил to see this. А теперь вот нашли. Нашли и заплакали. Потому что это процесс.
Фраза «Я Зарина» означает: «Я пытаюсь почувствовать ее боль как свою собственную» Я хочу сказать, что для меня нет разницы между фразой «Je suis Charlie» и фразой «Я Зарина», потому что эмпатия - это попытка поставить себя на место другого человека. Попытка. Мы не можем быть на месте другого человека, мы не знаем, не ощущаем и не чувствуем то, что чувствуют близкие погибших во Франции или в самолете, мы не чувствуем то, что чувствует Зарина, нашу редакцию не расстреливала толпа религиозных фанатиков (по крайней мере пока что), и мы не знаем, что чувствовали сотрудники редакции «Charlie Hebdo», но мы пишем фразу «Je Suis Charlie», чтобы показать миру и самим себе, - мы солидаризируемся с жертвами этого чудовищного преступления. С жертвами, а не с убийцами.
Никого нельзя убивать ни за какие взгляды, нельзя расстреливать редакцию даже за самые идиотские карикатуры, просто нельзя - и все. Вот что мы, ну, по крайней мере, я говорила фразой «Je Suis Charlie». Нельзя отбирать плачущего младенца из рук матери, если только мать не угрожает его жизни. Нельзя мучить ее после этого, из потерпевшей делать подозреваемой, выдворять ее из страны, так и не проведя нормальной экспертизы и не закончив расследование смерти ее ребенка, - вот что я говорю фразой «Я Зарина». Я пытаюсь в точности как Катя поставить себя на место Зарины. И, конечно, я не на ее месте. И надеюсь, что никогда на нем не окажусь. Но я солидаризируюсь с ней. С ней, а не с убийцами. Фраза «Я Зарина» означает: «Я пытаюсь почувствовать ее боль как свою собственную».
И даже если Зарина никогда не узнает о моей корявой попытке быть с ней, я все равно считаю ее, попытку эту, важной. Я считаю ее еще одним шагом в процессе под названием «неравнодушие». Может быть, через несколько лет я найду более точную, удачную формулировку для выражения этого неравнодушия. Может быть, нынешняя фраза «Я Зарина» корява, примитивна и не достаточно изящна. Но она - процесс. И я дорожу этим процессом.
Я дорожу дурацкими свечками, которые вешают люди в Facebook, когда случается беда. Я дорожу банальными словами «держитесь» и «я с вами». Я дорожу любыми, даже самыми корявыми и дурацкими способами проявить сочувствие, сопереживание, неравнодушие и эмпатию. Не псевдо. А самую что ни на есть настоящую эмпатию.
Я Зарина, я Шарли, я летела в самолете над Синаем
«У нас были очень сложные два года. Пожар. Потоп. Отсутствие алкогольной лицензии (не по нашей вине). Разрытый тротуар. Потом зарытый тротуар. Потом заново разрытый тротуар. Теперь здание в лесах. В некоторые дни люди физически не могли к нам попасть. Потом программа „Ревизорро“, и выручка, упавшая после их визита втрое. Потом журналисты программы „Ревизорро“ написали на нас заявление в Роспотребнадзор (это, видимо, их миссия - спасти от нас горожан). И так далее. В общем, мы разорены и закрываемся»...
Это уже третий клуб, созданный и закрывающийся музыкантом, театральным режиссёром и поэтом Алексеем Паперным и певицей, общественным активистом Варварой Туровой. Была «Мастерская», где имели возможность выступать те артисты, поэты и общественные деятели, которых, в силу ряда причин, не очень хотели видеть на других московских площадках; была «Леди Джейн», куда приносили пожертвования людям, нуждающимся в помощи и в которой бесплатно поили чаем замёрзших участников акции «Возвращение имён» у Соловецкого камня. Теперь уже « был» и « Раёк»...
Сергей Невский, композитор:
Команде «Мастерской» и «Детей Райка» удалось создать не просто места "для своих", места, куда шли по умолчанию. Это были точки, где началось множество добрых и хороших дел от организации знаменитого марша оппозиции 24.12.2011 на проспекте Сахарова до бесчисленных благотворительных кампаний, чтений и презентации книг. Я очень благодарен Варе Туровой и Алексею Паперному за поддержку некоторых очень важных для меня лично проектов и думаю, что в памяти города эти места останутся как удивительные островки человечности в анонимизированном стерильном мире новой Москвы.
Любовь Аркус, режиссёр, главный редактор журнала «Сеанс». Основатель и президент фонда «Выход в Петербурге», создатель Центра обучения, социальной реабилитации и творчества для людей с аутизмом «Антон тут рядом»:
Варвара Турова в 2014 году буквально спасла Центр "Антон тут рядом" - словами. Она их писала и писала в фэйсбуке, ставила ссылки на наш краудфандинг, просила, сулила, одаривала, угрожала, завлекала. И - формулировала - как, зачем, почему, прямо сейчас, немедленно, сию секунду, всем вместе, всем по одиночке нужно немедленно помочь Центру и не дать ему пропасть. О, как она формулировала! Где она только находила эти слова и мысли в таком количестве? Как ей это удавалось? Факт остается фактом -- деньги были собраны в самый тяжелый, самый критический момент. А теперь у Вари закрываются ее "Дети Райка". И я ничем не могу ей помочь. У меня нет ни денег, ни связей в мэрии, и я ничего не понимаю в ресторанном бизнесе. Я только могу вспомнить тот апрель 2014 года, сказать Варе еще раз "спасибо" и напомнить ей, что если она знает, как мы можем помочь - мы тут, рядом. Люба и Зоя
Анна Наринская, литературный критик:
Орхан Памук, тонкий исследователь взаимодействия души и памяти, так говорит о связи насилия над городом и насилия над нашим «я»: "Каждый раз, когда в городе что-то разрушают, нам приходится сталкиваться с горькой правдой: вместе с этим разрушают часть наших воспоминаний. Когда уничтожается вид, загороженный новым зданием, или закрывается навсегда магазин, работавший на одном месте долгие годы – часть нашей памяти умирает". Память москвичей убивают постоянно. В нашем городе все время что то рушат. И не только исторические здания, но и места, концентрировавшие энергию города. Все заведения Варвары Туровой и Алексея Паперного обладали особой атмосферой, особым совершенно человеческим характером. Сейчас, идя вниз от по Охотному ряду от Детского мира к Большому театру я намеренно отворачиваюсь, не смотрю в тот двор, где когда то была «Мастерская», я не хочу признавать, что ее больше нет – не потому, что я так уж часто туда ходила, а потому что мне нравилось жить в городе, где это место есть. И я совсем не знаю, как я буду теперь ходить по Никитскому, где уже не будет разрисованных панелей «Детей райка». Это было особенное место, место встречи – московского и европейского, богемного и домашнего, артистического и загульного. В умном городе таким местом помогают, над ними трясутся, их вытаскивают из затруднений. В глупом городе безразлично дают закрыться. Мы живем в глупом городе.
Виктор Шендерович, писатель:
Закрылись «Дети райка» на Никитском бульваре. Так исчезает душа, так становится картой родной пейзаж, и почтовым адресом теплое место; такими отсечками, как ни странно, измеряется смена времен… Варя Турова и Леша Паперный, спасибо вам, - было хорошо! Не поручусь за небо в алмазах, но что-то хорошее мы еще увидим непременно; вы же сами небось и придумаете это хорошее. Но это уже явно случится в других временах. Впрочем, надеюсь, скоро.
Екатерина Марголис, художник, публицист:
Сейчас уже трудно вспомнить, когда это было. Разговоры о скором открытии, случайно увиденные обрывки эскизов... Это из тех мест, что были всегда. Так бывает с настоящими книгами, встречами, песнями, фильмами. Словно они уже где-то существовали, а потом вдохновением и трудом художника вызываются из вынужденного небытия и моментально становятся классикой. Так бывает и с местами, когда тонкое врожденное, впитанное поколениями ощущение родного города скрещивается с творчеством дружбы. "Дети райка" все из выше перечисленного. И гораздо больше. Это не просто одно из новомодных "заведений". Это место. Место, моментально пронизанное миллионами встреч, напитанное воспоминаниями, озаренное мыслью и творчеством, озвученное гулом стольких голосов и живой нескончаемой музыкальной дорожкой, которой бы виться и виться поколениями. Как представить угол бульвара без этой вывески, как пройти мимо, не помахав знакомым в окне. Это и есть ткань города, ткань жизни, которую сейчас по-живому рвут зубья экскаваторов и закатывают под могильную плитку и гранит.
Мария Шубина, друг и посетитель:
В "Детях Райка" с его удивительным, редким фасадом, происходило столько всего значительного и хорошего, что его очень, очень жаль. Здесь можно было проработать несколько часов с чашкой кофе, а можно было отпраздновать большой день рождения. Здесь всегда можно было помочь кому-то - отзывчивость хозяев "Детей Райка", их участие в благотворительных проектах давало и нам возможность присоединиться и помочь больным, нуждающимся, узникам совести. Очень жаль, что с закрытием "Детей Райка" в Москве станет одним особенным, не похожим на другие местом меньше
Пётр Сейбиль, антиквар:
"Дети райка" странным образом собрали все, что я люблю и как призма преломили и усилили это. Вещи, друзья и уют в самом центре Москвы. Началось все еще до их открытия, когда по объявлению на авито мне позвонил Леша Паперный и попросил привезти пару симпатичных бра, которые я раньше приволок из Львова. Бра нашли свое местона стене, рядом - гербарии из Киева и полочки из Москвы, стулья из Питера - за столами, а "Дети райка" - в моей душе. В первый же вечер знакомства с Лешей мы договорились о концерте Monica Santoro (а сколько вечеров мы с Машей ломали голову кому же еще рассказать про нашу новую подругу), монин друг Стефано приехал из Италии и сразу заступил на кухню "Райка", а спустя несколько месяцев я уже работал в "Леди Джейн" - другом Лешином и Варином месте. Бывает работа - не просто работа, кафе - не просто кафе, а знакомства - не просто знакомства. Бывает, что каждое - небольшое событие в твоей жизни, которое притягивает новых людей и как будто выявляет и кристаллизует что-то внутри тебя. И вот "Раек", куда хотелось прийти без причины, не договориться с кем-то встретиться, а встретить случайно, куда хотелось зайти усталым или промокшим под дождем. Еще давно стало понятно, что в Москве ты передвигаешься перебежками от укрытия до укрытия. От ОГИ до "Билингвы", от "Билингвы" до "Мастерской", от "Мастерской" до "Квартиры 44", от "Квартиры 44" до "Райка". Теперь еще одним местом меньше. Именно тогда, когда оно особенно нужно. И еще, конечно, очень личное. Что-то, что делает твой город совсем своим. Можно мерять местами, где уставшими засыпали (и получается росли) твои дети. Однажды после концерта Налича. мы завалились в "Раек" с пятилетней Варей. Варя до сих пор помнит, как не дождалась своих блинчиков и уснула прямо на диване. Пока мы с Машей болтали с друзьями, которых (естественно!) встретили случайно.
ДорогиеВаря Турова иЛёша Паперный, спасибо, что тянули это столько лет. Обнимаю вас обоих.
Владимир Мирзоев, режиссёр, лауреат Государственной премии:
Здесь назначали встречи друзьям и подругам, сюда приходили греться во время съёмок зимой, или забегали просто так, дни рождения или деловое свидание в «Детях райка» стали традицией, благодаря особой атмосфере – демократичной, интеллигентной, домашней. И, конечно, благодаря гениям места Лёше и Ире Паперным и Варе Туровой. Досадно, что в Москве этого больше не будет. Но, может быть, «Дети райка» возродятся в каком-то другом районе или другом городе, или на другой планете. Хочется в это верить, очень хочется.
Александра Астахова, фотограф:
Первый раз я зашла в «Дети Райка» лет пять назад. Я не знала, что к этому клубу имеют отношение любимые Паперные. Просто фасад расписной очень понравился. Потом уже мы там вкусно поели в уютной обстановке. Мы с сыном сели у окна и смотрели на неперекопанный еще тогда Никитский бульвар. Я поймала себя на мысли, что я как будто бы и не совсем в современной Москве, где мне надо срочно куда-то бежать, суетиться - я уехала в отпуск, например, в Париж, у меня нет никаких неотложных дел, я могу часами сидеть с книжечкой и чаем или сидром, встречать знакомых, слушать музыку и уходить только в ночи.
После мы стали забегать в « Раёк» регулярно, праздновали дни рождения, заходили после митингов, приходили целенаправленно на камерные стильные концерты. И всегда и публика радовала, и еще больше начинал нравиться интерьер: если вдруг приходил раньше друзей, мог заняться разглядыванием картинок на стенах, слушаю французский ненавязчивый шансон. Но и это все не главное. Главное – атмосфера, дух той Москвы, которую я люблю. Москвы европейской, культурной, интеллигентной, где все друг друга знают если не через одно рукопожатие, то через два уж точно. Это все мое родное. Родной мне клуб. И поэтому так сейчас больно, что этого места больше не будет, что нельзя будет после поликлиники на Арбате забежать в « Раёк» .
Наверное, будут еще и более вкусные кафешки, и более дешевые, и сейчас есть, наверное, люди, которые как-то успешнее ведут бизнес, умеют сторговываться с московской собянинской властью, которые не дают всем друзьям скидки (а друзей у Детей Райка было много), в общем, есть бизнесмены, которые клубы не закрывают. Но все это не мои места, я в этих успешных пространствах чувствую себя не уютно, они про какую-то другую, чужую мне Москву. А «Дети Райка» были МОИМИ. И мне стыдно и обидно, что мы, посетители и почитатели этого чудесного клуба-кафе не смогли чаще приходить, не смогли финансово отстоять Раек. Мы снова можем только морально поддерживать…
Елена Коренева, актриса театра и кино, режиссёр, сценарист:
Есть дома, где тебя ждут. Ты просто об этом не догадываешься до поры до времени. Прямо с порога – заходи и говори свой захлебывающийся монолог: о погоде, о плитке, о пробках, о кризисе в кармане и кризисе в душе. Тебя выслушают и даже похлопают по плечу: каждый в этом доме, рано или поздно, произносит свой монолог. А если ты вползешь туда тенью, тебя и тогда подхватят под локоток и проведут в самый дальний угол – сиди себе никем не замеченный, печалься, пей свою горькую стопку, поглядывая искоса на тех, кто счастливее тебя. Они пляшут, будто в чистом поле, – свободные и беспечные, под аккомпанемент гитары и песню худого человека у микрофона. Голова его серебрится, а тело стройное и гибкое, голос и лицо мальчишки. Не певец, а шаман. Слова его песни попадают в самое твое сердце, - это те слова, которые ты прятал глубоко–глубоко, боясь произнести их вслух, а теперь, этот седовласый распевает их под перебор гитары – за тебя. Ты сам не заметишь, как вдруг встанешь со своего стула и выползешь из угла. Наплевать, что теперь ты виден всем, ты идешь в пляс и поешь вместе с тем, что с гитарой у микрофона, ты тоже теперь в чистом поле. И таких, как ты, все больше и больше. Они скандируют слова песен, словно клятву: быть всегда детьми, вылезти из тени, подставить лицо и грудь свету, смеяться до слез, шуметь и плакать, вместе, вместе, вместе – ты не один, ты спасен, тебе не страшно. Как называется этот дом? Этот мираж? А был ли он на самом деле? Свидетели говорят, что последний такой дом носит имя «Дети райка». И скоро он исчезнет. Другие рассказывают о «Мастерской» и «Леди Джейн», где всегда отогревали замерзших - тех, кто раз в году приходил к серому камню на площади произнести вслух имена жертв страшного времени. В этих домах собирались деньги самым отчаянным и отчаявшимся. Там в спорах искали истину, находили ее и теряли вновь, но потом снова спорили, чтобы возродить ее, обновленную. А еще, в «Мастерской», приютили двух отверженных, перед которыми закрывались все другие двери, чтобы сыграть их свадьбу, празднуя нетрадиционную любовь. Здесь никогда не поднимали руку на любовь. В нашем очень старом и странном городе много домов, где еще можно услышать эхо некогда живых голосов и споров – может, оттого и сносят их в темноте ночи, запирают двери на увесистый замок, стирают их имена, чтобы заглушить эти голоса. Но мудрейшие из нас говорят, что «дома миражи», никуда не исчезают, просто мы перестаем их видеть на время. И нам предстоит их снова искать, чтобы продолжить разговор.
От редактора
Проще всего обвинить владельцев "Райка" в том, что они пытались совместить несовместимое - ресторанный бизнес с "гуманитаркой" во всех ее некоммерческих формах и потому, дескать, обанкротились. Однако самый простой анализ показывает, что общепит в Москве - самый уязвимый бизнес на протяжении последних 30 лет - с того момента, как в столице открылось первое кооперативное кафе.
Туда, к Федорову, ломилась вся Москва, туда водили интуристов и министров, показывая с варварским изумлением: вот есть в целом СССР ОДНО место, где можно вкусно пожрать!
Да ничего. Заработав денег, Федоров уехал в Америку...
А после него сотни и тысячи рестораторов, старых и молодых, умеющих договариваться со всеми и полных лохов по части общения с властями и бандитами, брались за дело. Проходил год, два - и на месте их прожектов открывалось что-то другое и новое. Во всяком случае представить, что и в Москве есть заведения, которые передаются по наследству, в которых муж и жена, их дети и внуки каждый день и много десятилетий обслуживают одних и тех же клиентов - невозможно, немыслимо! Всё временное, арендное, на тонкую ниточку и до первого гневливого ревизора...
Город будто отвергает настоящих собственников, хозяев чего бы то ни было - хоть квартир и домов, идущих под снос, хоть бизнесов, живущих лишь до первого начальственного окрика... И только чиновники в Москве сидят долгими десятилетиями. Лужков правил 18 лет, Собянин - уже 7 лет и, похоже, собирается сидеть в кресле до окончания 20-летней реновации. А бывший начальник всего столичного общепита и торговли Владимир Малышков правил самыми "хлебными" местами аж 26 лет - с 1987 по 2013 годы!!
Напоследок приведем основные местах из статьи-мартиролога московского общепита об итогах 2016 года.
2016 год, как и предыдущий, оказался богат на жертвы – закрывалось все подряд.
2016-й – год кончины многих заведений Кирилла Гусева. Когда-то этот бизнесмен потчевал московский жир отменной супертосканой, японскими бычками тадзима с чилийскими вагю, да вот только олигархи с котлетами долларов ушли в прошлое, и, кажется, Гусев – сам по себе яркая примета тех лет – не успел приспособиться. Нет чтоб осесть где-нибудь в окрестностях Форте-деи-Марми – ресторатор тщетно пытался вдохнуть жизнь в отмершие площадки мертворожденными идеями. Долги росли, инвесторы напрягались, мы не успевали запомнить название очередной харчевни – их век был краток и неярок. Вот лишь последнее из ужасающего: B.I.G.G.I.E. на месте Beefbar Junior в гостинице «Украи на» ; Funky Food в партнерстве с Ксенией, на секундочку, Бородиной, на месте «Турецкого гамбита» (на месте, соответственно, «Кебаберии» и «Казана»); «Ходя Ходя» на месте «Золотого козленка». Всего этого уже нет.
Идем дальше. Небольшое надгробие: «Утки и вафли» шеф-повара Дмитрия Шуршакова (и Ко) на месте добротной Osteria Montiroli. Мало кто успел заглянуть к «Уткам» до того, как они упорхнули в далекие края и на дверях появился замок.
Прощаемся – залпом государственного военного оркестра – с любимым чиновниками рестораном Beefbar. Уже не подадут вам там стейк прожарки rare. И крабовый салат этажом ниже не сервируют в Nabi. Особнячок на Пречистенской забрала «Гинза», а имущество, поговаривают, отжали чеченцы.
Другой властитель дум ушедшей эпохи, Андрей Деллос, закрыл Orange Tree и «Манон». И знаменитые пообтрепавшиеся бархатные диваны «Манон» отправились на заслуженный отдых (на месте былых танцев на столе – отличный ресторан «Каз бек»). «Оранж» же стал символом не прижившейcя на московской земле нордической кухни.
Движемся дальше по аллее ресторанного кладбища. Справа по вашу руку – пара холмиков. Приглядимся. Что на деревянных табличках? One Pot на Большой Дмитровке (also known as «хрючево из горшка») не пережил летнего сезона. Не спасли ни зеленые заросли на входе, ни назойливый пиар, ни издательский дом Condé Nast в соседнем дворе. .
Что с монстрами рынка, например с «Гинзой»? Весь год «Гинза» брала непосильные площадки и оплодотворяла их экстракорпоральным путем. Приживалось не все. Вот Mad Cook с юным, но уже таким невменяемым поваром. На вопрос, зачем в тридцати метрах от канонически вкусной Probka понадобился еще один итальянский ресторан, ответить не мог ни один из потока бесконечно мелькающих пиарщиков. Что ж, ответом стали пустующие столы и грустные хостес.
Села «Гинза» и на площадь почившей «Юлиной кухни» на Большой Грузинской. Не хотел деловой народ окрестностей Белорусской площади есть эклеры в форме лебедей и фирменное пюре ведущей программы «Едим дома». У другой медийной личности, Елены Чекаловой, в этом году тоже потеря. «Поехали», ресторан на Петровке, в котором перебывала стараниями семейства Леонида Парфенова без преувеличения вся интеллигентская Москва, закрылся до Пасхи.
Символ гастрономической революции Москвы – Ragout на Большой Грузинской – покинул нас в первый день нового года. Одноименные кафе и школа на Олимпийском проспекте держались до лета. Причин закрытия – масса. Команда гастрореволюционеров разбежалась по городам и весям, о долгах проекта и управленческих траблах слагали легенды, а еду в отсутствие шефа просто было не слишком нужно есть.
Резюмируя: в году две тысячи шестнадцатом мы недосчитались многих проектов. Ломились в закрытые двери «Пьяццы Россы» в «Национале» (скоро там будет бар «Белуга»). С аппетитом заказывали лучший тартар в городе в Max"s Beef for Money на месте умершей «Кладовой». Пожимали плечами, когда приказал долго жить Ah!Beatrice (при всей симпатии к владельцам и вообще всем, кто хоть что-то делает в ресторанной Москве, мы пророчили ему смерть год назад – и на нас обижались. Зря). Вздыхали, когда вывеску пиццерии Montalto меняли на Corner Burger. Смиренно шли за банановым пудингом в Upside Down, когда перестала работать Magnolia Bakerу на Кузнецком. Пускали слезу, когда «Рулет» на Трубной превращался в Pipe.
Совладелица клуба и театра «Мастерская» Варвара Турова рассказала, как все началось и что будет дальше.
Как появилась идея создать заведение с такой необычной концепцией – «Мастерскую»?
История такая: мой друг и коллега, театральный режиссер и драматург Алексей Паперный давно хотел сделать клуб, в котором в каком-то виде присутствовал бы театр – например, были идеи сделать просто кафе, а в углу стояла бы маленькая-маленькая сцена, на которой бы раз в час что-нибудь происходило: клоуны, оперная певица, жонглер, рассказчик… Для этого никак не получалось найти помещение. Хотя, не то чтобы мы активно искали: я была журналистом, у Алеши был «Китайский летчик Джао Да», музыкальная группа, театр. Не то, чтобы мы такие, знаете, рестораторы, бизнес-акулы как Митя Борисов.
А потом к Алеше пришел его приятель, у которого был клуб, который ему, по целому ряду причин, не нравился, и попросил Алешу это помещение переделать. Здесь было удивительное место – заколочены окна, на полу стояли какие-то унитазы, все было выкрашено во флюоресцентные цвета. У меня было ощущение, что я попала в 90-е. Еще здесь была театральная сцена, на которой шли прекрасные представления: например, мужчина выпивает какую-то страшную химическую гадость и его в конце спектакля тошнит краской.
Нужно было перестраивать все – от пола до потолка. А изначально здесь были бани. Кафель, который сейчас на стенах, остался с тех времен. А где театральный зал – как мне рассказывали люди – была VIP-парная, якобы принадлежавшая Фурцевой. Вместе с художником Петей Пастернаком мы стали придумывать, что такого в этом месте сделать. Петя посмотрел на эти красивейшие длинные окна, высокий потолок и предложил нам, как бы для внутреннего пользования, такую игру – что мы как будто бы где-то в горах или посреди леса нашли заброшенный замок, бывший когда-то роскошным. Когда-то очень давно. Мы нашли этот замок в руинах, с какими-то старыми, забытыми хозяевами бархатными занавесками, посудой, старыми столами, и остались в нем, в этом лесу, жить. Смешно, что наш лес стоит в самом энергетически непростом районе Москвы – на Лубянке, но нам удается все это не замечать. Из нашей чащи Лубянку не очень видно. И даже наоборот, мы здесь прячемся. В этом выдуманном мире. У нас даже в интерьере намешано все на свете. Вот, например, прялка. Нам ее кто-то принес, сказав, что она нам очень подходит. А это чудовищная подделка, фальшак. Я на следующий день попросила ее отнести на мусорку. Еще через два дня нам ее вернули со словами: «Какая чудесная! Мы нашли ее неподалеку! Она такая ваша!». Снова выбросили. Когда нам принесли ее в третий раз, я поняла – быть ей здесь. Как-то даже полюбила ее, за всю ее чудовищность.
Кто занимается подбором репертуара для «Мастерской»?
Сначала мы это делали сами – я и Алеша. Нам казалось, что если у нас два события в неделю, то это дико много. Сейчас у нас их несколько в день: театральный зал, детские лекции, дискуссии, кино, концерты, опера, дискотеки, экспериментальный джаз, поэтические вечера… Наверняка что-то забыла. А сейчас у нас есть арт-директор Анна Хайн и театральный продюсер Стас Шаповалов. У меня, конечно, ужасный характер, и я вмешиваюсь во все. Мешаю им жить. Что касается иностранной музыки – это в большей степени мое. Я езжу по Европе, договариваюсь с музыкантами и привожу их выступать.
Возникают ли проблемы с привозом артистов?
Полно. Очень дорогие билеты, очень далеко, многие боятся сюда ехать. Но самая большая проблема – это московская публика. Никому ничего не интересно кроме раскрученных звезд, которые уже давно сдулись. Люди привозят по 500 раз одних и тех же музыкантов – расслабленных, даже не старающихся сделать вид, что им интересно – платят им в три раза большие гонорары, чем в Европе, страшно их балуют. Приходит толпа народу, покупают билеты по 2 000 рублей – и все рады.
Привозишь реально интересную музыку, сбиваешься с ног, рекламируя везде, где только можно – приходит 30 человек, каждый из которых потом пишет в «Фэйсбуке», что «было прекрасно, жаль, что вы не пришли». Конечно, после каждого такого концерта хочется опустить руки. Дело даже не в деньгах. Неудобно перед музыкантами. В зале 30 человек, а они работают, как для стадиона – с такой энергией, профессионализмом, талантом! А в ответ – ничего. Это самое обидное. Но мы пытаемся решать эту проблему.
А с театральной площадкой как в этом отношении?
Театральный зал проще наполнить – он совсем маленький. И там не каждый день представления.
У вас все-таки современный театр?
У нас очень разный театр. Это один из очень немногих в стране по-настоящему независимый театр. Это яркий театр. Живой, уж точно. Иногда оперный. Иногда детский. Иногда мы находим спектакли, которые нам нравятся и приглашаем их играть у нас. А иногда люди сами приходят, и говорят: «Мы хотим сделать спектакль». Если они нам нравятся – мы им рады, не берем никакой арендной платы, но предупреждаем сразу, что не можем ничего вложить. Они сами справляются. Таким образом у нас появился замечательный, очень популярный спектакль «Лафкадио» Светланы Ивановой.
Расскажите, пожалуйста, о том, что будет, какие планы…
Планов море. У меня есть идея, которая потихоньку начала реализовываться – это очень долго и трудно – сделать фестиваль стран, чтобы в течение года, раз в месяц выходные были посвящены какой-то стране: музыка этой страны, кино, поэты – все что интересно. Сейчас мы практически каждый день встречаемся с разными посольствами, потому что без их участия невозможно обойтись.
Есть идея сделать фестиваль маленьких опер. Это очень модное направление в Европе сейчас – ставить оперы за две копейки в маленьких помещениях. В наше время уже невозможно докопаться до того, откуда взялось правило, что опера обязательно должна быть за миллион долларов, в Большом Театре, с колоннами, в вечерних платьях. Но это нужно исправлять, потому что огромное количество прекрасной музыки, остроумных либретто, изумительных историй, очень хороших певцов! Есть идея с кукольными театрами… В общем, много всего.
Как вы думаете, образуется, разрастется все же ваша публика?
Уже развивается, конечно. Это просто у меня характер такой – что мне все время мало, мне все кажется вокруг слишком медленным, хочется еще быстрее, еще круче. Опять же, клянусь вам, не в смысле денег – с этим все хорошо. А именно в отношении интересных программ, концертов, гастролей. Хочется знакомить людей вокруг с тем, что нам нравится, и друг с другом. Поэтому у нас есть, например, еженедельная вечеринка «Друг друга», в которой в качестве диджеев выступают люди, раньше этого не делавшие, и мы знакомим наших друзей с друзьями других наших друзей, устраиваем такое социально-культурное варево, планомерно и последовательно создаем контекст, в котором потом как бы вдруг, а на самом деле вовсе не вдруг – рождаются спектакли, группы и интересные проекты.
Вы можете назвать «Мастерскую» модным местом?
Я люблю хорошую музыку и театр, мне интересно этим заниматься. И мне абсолютно наплевать на то, модная ли это музыка, окупит ли она себя. И я абсолютно уверена, что любая модель, в том числе и в бизнесе, успешна лишь тогда, когда человеку, который ею занимается, интересно это делать.
В Москве есть по-настоящему модные места, «Солянка», «Джипси», например, отличные места! Или «Олдич» – один из лучших проектов последних нескольких лет, я безмерно уважаю людей, которые делают эти места, и обожаю ходить туда веселиться, но это не значит, что «Мастерская» обязана быть такой же.
katyadunaevaВ Москве закрывается кафе «Дети райка», которое просуществовало 6 лет. В последние годы его преследовала череда неудач: пожар, потоп, чиновники, нашествие программы «Ревизорро» (кончилось жалобой в Роспотребнадзор) и последняя капля - реконструкция Никитского бульвара, из-за чего все подходы к кафе оказались . Совладелица «Детей райка» Варвара Турова рассказала Inc., из-за чего отказалась от краудфандинга, как удерживала ресторан на плаву и почему отговаривает заниматься бизнесом в России.
«В последний год я как акционер не получила ни копейки»
- Что стало последней каплей, после которой вы приняли решение закрыть кафе «Дети райка»?
Их было так много, что я даже не могу вспомнить. Когда после месяцев разрытой дороги, гор грязи и песка (к нам было невозможно попасть) на Никитском бульваре расширили тротуар, мы обрадовались и подумали: наконец сможем получить разрешение на полноценную веранду, которой у нас не было ни разу за 6 лет. Но буквально на следующий день весь дом погрузили в строительные леса и начали ремонтировать фасад, так что нас стало не видно с улицы. Мы находимся в довольно проходном месте, но из-за ремонта здания и разрытой дороги в последние недели к нам заходило человек 30 в день. Так выжить нельзя.
- Сколько людей приходило «с улицы»?
Достаточно много. Мне всегда казалось, что если у тебя только «своя» аудитория - ты обречен. Число гостей должно все время увеличиваться. Оно и не уменьшалось, но было колоссальное количество проблем. Весной у нас был пожар, затем - потоп. И все это время у нас была шизофреническая война с соседями сверху: они ненавидели нас до такой степени, что запихивали у себя в туалет тряпки, песок и прочий мусор и все это спускали вместе с водой - в результате к нам сантехник ходил, как на работу.
«Дети райка» открыли в апреле 2011 года журналист Варвара Турова и музыкант Алексей Паперный. К закрытию в кафе работало 25 человек. В 2014 году открылся филиал «Детей райка» в Санкт-Петербурге - и закрылся в начале 2016-го.
По данным СПАРК, до 6 июня 2017 года 25%-ными долями в ООО «Бульвар» (юрлицо кафе «Дети райка») владели Алексей Паперный, Лиана Зейналова и Юлиана Слащева, бывший гендиректор холдинга «СТС Медиа» и супруга генерального директора ТАСС Сергей Михайлова. Еще 15% принадлежали Туровой и 10% - Наталии Сичкарь. В июне этого года Слащева вышла из компании. Выручка ООО «Бульвар» за 2015 год составила 10,5 млн рублей, а прибыль - 15 тысяч рублей.
- С чего началась эта полоса неудач?
С начала войны на Украине было несколько кризисных моментов, когда мы думали - не закрыться ли нам? Но каждый раз выплывали, цеплялись, надеялись, что станет легче. Но становилось только хуже. Из-за санкций резко выросли цены - подорожали не только иностранные, но и российские продукты. Наши расходы увеличились вдвое. Но повысить так же цены мы себе позволить не могли.
- Насколько вы их повысили?
Чуть-чуть, но не так, чтобы это стало выгодно. Иначе мы потеряли бы лояльность аудитории. При таком же количестве людей мы стали зарабатывать сильно меньше, чем 4 года назад. Тогда я жила только на свою долю прибыли от «Детей райка», и мне это позволяло путешествовать и нормально существовать. А за последний год я как акционер не получила ни копейки. В лучшие месяцы мы выходили в ноль или крошечный плюсик.
- К вам стало ходить меньше людей?
Нет, напротив, мы раскрутились и стали довольно популярным местом. Но экономика ресторана устроена таким образом, что много всего нужно учитывать: ФОТ, аренда, коммунальные услуги. Не говоря уже о том, что все время меняются правила игры, и иногда чиновники делают это задним числом. Например, к нам в прошлом году пришли и сказали: «Мы не продлеваем вам аренду, потому что у вас нет отдельного помещения для хранения вина». Мы в ответ: «Позвольте, предыдущие 5 лет мы обходились винными полками и шкафом и претензий не было». Но оказывается, ввели новые правила - и пришлось строить перегородку, делать отдельное помещение. Естественно, чиновники не оплачивают эти затраты. Из-за массы таких мелочей бизнес превращается в борьбу за выживание.
- Когда вы приняли решение закрыться?
Мы до последнего трепыхались и пытались, как та мышка из притчи, взбить масло, чтобы не утонуть. Пытались найти инвестора и что-то поменять, обращались к разным ресторанным сетям и акулам бизнеса, но ничего не получилось. У них и самих плохо идут дела (что стало для меня большой неожиданностью). Никто не захотел рисковать, потому что всем очень тяжело.
- Какую роль в вашем закрытии сыграла программа «Ревизорро» ?
После их визита наша выручка упала в 2-3 раза. На то, чтобы ее восстановить, ушло месяца полтора. В тот день я была дома мне позвонили наши сотрудники и дрожащим голосом сказали: к нам пришло «Ревизорро». Я говорю: зачем вы их пустили? Но остановить их было невозможно - съемочная группа пришла с включенной камерой и, не мешкая ни секунды, сразу прошла на кухню. Еще раз скажу: их интересовала не грязь, а скандал, и все, что там показано, - вранье. Можно прийти в самую чистую операционную и мутной камерой под мрачную музыку снять такой ужас, что вам там почудятся ползающие змеи. Кроме того, журналисты телеканала «Пятница» написали заявление в Роспотребнадзор, который пришел к нам с внеочередной проверкой. Ну вы можете угадать, каким образом мы решали вопрос с проверяющими. Собственно, по-другому эти вопросы не решает никто. Так что были, скажем так, дополнительные траты.
- Сколько «Дети райка» заработали в прошлом году?
Я не могу назвать цифры, но приведу пример: три года назад выручка по пятницам и субботам была 280-300 тысяч рублей в день. А в последний год она составляла 130 тысяч рублей в день - при том же количестве людей. Средний чек снизился почти вдвое: выросли цены у наших поставщиков, люди стали гораздо экономнее - меньше заказывали и меньше оставляли чаевых. Я не виню в закрытии только злые внешние силы. Чтобы продумать экономику в этих новых обстоятельствах - нужно быть суперпрофессионалами. Ни я, ни Алексей Паперный таковыми не являемся. Я занята в театре, Алексей - музыкант и драматург. Мы много сил тратили на «Детей райка», но это не было делом нашей жизни. В отличие от коллег–профессиональных рестораторов - они посвящают бизнесу все свое время и поэтому держатся на плаву.
- Связано ли закрытие «Детей райка» с уходом Юлианы Слащевой?
Мы имели дело не с ней, а с ее мужем, но нет - это никоим образом не связано. Потому что ни Юлиана, ни ее муж Сергей Михайлов уже очень много лет не имеют никакого отношения к управлению «Детьми райка». Когда-то давно они были нашими первоначальными инвесторами.
- Они инвестировали в кафе в последние годы?
Нет. Мы много лет не имеем никаких рабочих отношений - только приятельские. (Юлиана Слащева в комментарии Inc. отметила, что полтора года назад вышла из состава учредителей компании, однако данные о ее выходе были опубликованы в ЕГРЮЛ только 6 июня т.г.).
- Почему они решили выйти из бизнеса?
Это к ним вопрос.
- Вам жалко, что «Дети райка» закрываются?
Как вам объяснить? Я не могу жить без оперного театра, а без «Детей райка» - могу. Но мне, конечно, грустно - на это я потратила 6 лет своей жизни и довольно много сил. Конечно, жалко.
«Открывайте бизнес где угодно, но не здесь»
Вы недавно написали, что у вас никогда не получался бизнес, но получилось «место, в котором многим было хорошо, важно, тепло». Разве этого недостаточно для прибыльности кафе?
Должен быть внятный приоритет - ради чего ты это делаешь. Уверена: наш так называемый коллега Митя Борисов (ресторатор, «Жан-Жак», «Джон Донн», «Маяк» - Inc.) открывает абсолютно все свои места, чтобы заработать денег. У него это получается. А мы, когда открывали кафе, ставили на первый план другие вещи - например, атмосферу. Не то чтобы мы такая беззаботная, лиричная интеллигенция - мы хотели зарабатывать деньги и у нас это получалось. Но нам было важнее угостить друзей, зашедших в гости, чем отказываться от этого ради дополнительной выручки. Я не коммерчески ориентированный человек, и у меня нет бизнес-мышления - поэтому у нас не получилось ужать расходы, кого-нибудь уволить, поступить жестко… Нам всегда было важно кому-то помогать, угощать кого-то бесплатно, устраивать разные благотворительные темы. В результате - мы без денег, и я совершенно не снимаю с нас коллективной ответственности. Чтобы быть балериной - нужно быть гибкой, а чтобы заниматься бизнесом - жестким. Я не жесткий человек, Алексей тоже.
- Когда вы начинали «Детей райка», каким вы задумывали это заведение?
У нас не было амбиций стать модным DJ-баром. Мы хотели открыть симпатичное кафе, куда можно прийти после работы или тяжелой репетиции. Чтобы там было уютно, вкусно и никаких неоправданных понтов - это когда девицы спрашивают тебя с порога «Вас ожидают?», а потом следят за тобой по всему залу. Одним словом - чтобы было как дома. В этом смысле у нас все получилось - если не говорить про бизнес, а про реализацию идеи. «Дети райка» стали важным для многих местом: количество людей, которые написали, что наше закрытие для них - личная потеря, меня потрясло. Я абсолютно этого не ожидала и очень благодарна.
Екатерина Закливенец/Inc.
- Почему вы не обратились ко всем этим людям за помощью, не провели краудфандинг?
Была такая мысль. Более того, мы бы наверняка собрали нужную сумму - у нас большой кредит доверия. Но мой партнер и коллега Алексей (Паперный, музыкант и совладелец «Детей райка». - Inc.) был против. Он сказал, что это бизнес, а в бизнесе нельзя никого ни о чем просить - мы сами прогорели и сами виноваты.
- А нанять управляющего не пробовали?
Мы так в «Мастерской» поступили - наняли управляющую компанию, которая за хороший гонорар вела наши дела. Но начала она с того, что предложила все переделать. Например, в «Мастерской» висело много разных абажуров в одну линию, и это было очень красиво. А управляющий говорит: абажуры - это не модно, это как на даче и надо их все убрать, чтобы сделать модное место. Я ему говорю: места бывают разные, и у нас хорошо получается создавать домашнюю атмосферу - значит, нужно работать с этим продуктом. Так что прошлая попытка нанять менеджера ни к чему не привела (клуб «Мастерская», который открывали Варвара Турова и Алексей Паперный, закрылся в ноябре 2016 года. - Inc.)
- Что бы вы сейчас сделали иначе?
Я бы не открывала «Дети райка». Если завтра ко мне придет кто-нибудь и скажет: «Вот тебе куча денег, давай откроем “Дети райка»!”», я скажу нет. В современной России нужно быть безумным, чтобы заниматься бизнесом. Мне кажется, все, у кого есть деньги, должны вкладывать в бизнес за границей. Это вызвано моим ощущением от воздуха вокруг. Уравниловка, закручивание гаек и прочее будет продолжаться, и из этого нет выхода. Более неблагоприятного момента начать бизнес в России просто не было. Мне часто пишут: «Мы хотим открыть маленькое кафе, что вы нам посоветуете?» Я их отговариваю и советую открывать кафе в Берлине, Тель-Авиве - где угодно, только не здесь.
- Вы хотите закончить с ресторанным бизнесом?
Я собираюсь закончить с бизнесом в России совсем. Я люблю кормить людей, мне нравится, когда ко мне приходят гости, нравится быть хозяйкой, - это мое. Но в России, пока эта власть не сменится, не стоит даже пытаться. Говорю это, не снимая с себя ответственности за то, что мы разорились. Но все, что происходит вокруг, убивает бизнес. И малый, и средний, и любой.
- А за границей?
Пока я живу здесь и у меня нет конкретного плана переезда. Сейчас меня интересует опера, мои усилия уже 4 года направлены туда. Я учусь в Петербурге, а в июне вышла на офисную работу в Москве - нужно на что-то жить. Мне очень грустно, что «Детей райка» больше не будет, но в каком-то смысле это правильно - нельзя заниматься всем.
Как возникло желание обосноваться с «Детьми райка» в Питере?
Я люблю Питер. А потом «Дети райка» очень успешный проект, так почему бы его не развивать? В Петербурге, в отличие от Москвы, огромный фонд красивых помещений: старинные двери, большие окна с прекрасными видами. В Москве ты открыл красивое место - и сидишь в нем и смотришь в окно на какоенибудь, извините, ИТАР-ТАСС. Помещение для кафе мы искали давно, а когда нашли - на улице Рубинштейна, 20, рядом с театром Додина, - сразу поняли: это наше место, и уйти отсюда мы просто не можем.
Если коротко сформулировать, в чем идеология «Детей райка»?
Если коротко - в ее отсутствии. На днях я прочитала текст любимого и уважаемого мною ресторатора и кулинара Алексея Зимина, посвященный его новому проекту, и там все так подробно описано, в каждой тонкости так стильно, так модно, что я туда не пойду никогда. Есть такие стихи у Уолтера Де Ла Мэра: «“Огромные крылья”, - сказала Сюзи. “Корабль”, - сказала Элен. “А мне бы без спешки поездить в тележке”, - со вздохом сказала Джен». Дело не в отсутствии амбиций, амбиций у нас куча, просто других. Нам хочется, чтобы люди приходили к нам и чувствовали себя как дома - в смысле покоя. Чтобы им было не модно, а тепло. Чтобы и на свадьбу сюда, и на поминки. Чтобы иногда негромко играла живая музыка, а еда была вкусной.
Ресторанный бизнес для вас способ заработка?
В нашей стране законодательная база, все правила и нормы устроены так, что, открывая ресторан или кафе, энергии ты тратишь больше, чем зарабатываешь денег. В любой мировой столице я, совладелица нескольких ресторанов, была бы очень обеспеченной женщиной, но здесь я никак не могу этого о себе сказать. У любого человека, который связан с ресторанным бизнесом в нашей стране, огромное количество сил и времени уходит на абсурдные вещи вроде общения со всякими инспекциями. Почему я до сих пор все это не бросила - загадка, у меня нет логического объяснения.
Несколько лет назад вы были известным музыкальным критиком, а теперь учитесь оперному вокалу у Ларисы Гоголевской. Что случилось?
Однажды по работе я поехала в Петербург на спектакль Дмитрия Чернякова «Тристан и Изольда». Я ненавидела оперу, терпеть не могла Вагнера и ничего толком не знала про Чернякова - и думала: куда я еду, зачем, не сбежать ли в антракте? Потом я села в зале Мариинки, начался спектакль, а еще через некоторое время я поняла, что пропала. Сидела и мучилась мыслью, что, пока я занимаюсь никому не нужной работой критика, другие люди увлечены серьезным и важным делом. Я уволилась и пошла учиться петь. Потом все как-то случайно происходило: познакомилась с Черняковым, мы с ним подружились, еще через несколько лет я обнаглела до такой степени, что попросила его узнать у Гоголевской, которая в том потрясшем меня спектакле пела партию Изольды, могу ли я пройти у нее прослушивание. Она согласилась, видимо, я спела удачно, и она взяла меня в свой класс.
Вы возглавили движение в защиту профессора Анатолия Рябова, ложно обвиненного в педофилии. Почему вы, незаинтересованное лицо, ввязались в это дело?
Слушайте, ну на самом деле это не первый и, надеюсь, не последний такой случай в моей жизни. Просто для меня слово «справедливость» очень много значит. Когда была антигрузинская кампания, я принимала участие в организации грузинской вечеринки на «Винзаводе». Или, например, когда молодого пианиста Александра Лубянцева незаслуженно срезали на конкурсе имени Чайковского, мы с журналисткой Юлией Бедеровой смогли добиться вручения ему первого в истории нашей страны приза профессиональной музыкальной критики. История с Рябовым, наверное, самая яркая, поэтому она и запомнилась. Меня бесит, когда происходит что-то несправедливое.
С режиссером и музыкантом Алексеем Паперным вы партнеры не только по бизнесу, но и по искусству. Вы и дальше планируете играть в его спектаклях?
Алексей сейчас пишет новую пьесу, но будет ли спектакль по ней, я не знаю и понятия не имею, есть ли там роль для меня. Думаю, это лучше спросить у него. Он же режиссер, а не я. Его спектакли всегда делаются огромными усилиями, они находятся как бы вне «модного» театрального контекста. У Паперного нет господдержки, нет какого-то крутого продюсера. При этом его театр уникальный, честный. Понимаете, у меня много друзей-режиссеров, мне нравятся разные спектакли. Но паперновские - глубокие и настоящие. Например, в театре сейчас не принято говорить о любви в серьезном тоне. А вот у Леши мы пытаемся набраться смелости, чтобы «поговорить об этом».
