Я снова повернулась к отцу:
Скажи маме, что я люблю ее и что я приеду, как только обоснуюсь на новом месте.
И начала болтать что-то, как я всегда это делала, чтобы не дать эмоциям выплеснуться наружу…
Моя соседка по общежитию упакует мои вещи и пришлет их мне. Свою мебель я оставляю ей, и мы найдем кого-нибудь, кто бы перегнал мне машину. И Мэтью уверен, что я без труда найду себе там работу, с моим-то опытом и рекомендациями… Так что не тревожься, хорошо?
Он бежит под балюстрадой с зеленым, белым. Столбцы - это мост. Победа в безвкусной темноте В центре дома Раме с мармеладом ранчо предыдущего арендатора. Это комната, в которой нет дыхательного воздуха. Чернность комков, таких как ворон летучих мышей. Нет света В дополнение к фонарю и его колебания. Китайская желтуха на страшных и ужасных объектах. Владение, которое мне владеет. Это не жестокость, не безрассудство.
Просто невежество, просто невежество. В рядах солдат В лоток с сахарным сиропом. Награда меда взята у меня. И они соглашаются с тем, что морозы наступают. Теперь они отскакивают от Черного Духа против всей этой белизны. Она легла на веселый кусок Мейсена.
Почему я болтала и болтала о том, что было уже решено? Может быть, какая-то часть меня желала, чтобы он утратил самообладание и сказал мне, почему меня нужно было всегда держать на расстоянии?.. Быть может, я просто тянула время, ожидая, что мать выбежит, чтобы попрощаться со мной, и объяснит мне, почему после всех этих лет, когда она кормила, одевала меня и объясняла разницу между добром и злом, она может позволить мне уйти вот так… не простившись?..
Там, в теплые дни, они могут экспортировать только своих мертвецов. Все пчелы - Деви и королевская хозяйка. Их увезли мужчины, удары, неуклюжие ублюдки, толстяки. Зима - это время женщин. Женщина, спокойная над ее вязанием. Конец испанской колыбели грецкого ореха. Ее тело - лампочка на холоде, слишком онемевшая для размышлений.
Смогут ли гладиолусы довести свои пожары до следующего года? Каким будет вкус рождественских роз? Они пробуют весенние ароматы. Фиолетовый, алый, черный. Огромные венки раздуваются, облизывая их рты, окрашивая их шелком. Их мышцы наводняют вас, волна за волной. Ароматы делают дыхание практически невозможным. Как священник в своем имении, маэстро пчел. Вы ходите посередине ульев.
Мэтью коснулся моей руки.
Нам далеко ехать. Чтобы добраться до темноты, пора выезжать…
И мы пошли к машине. Вдруг кто-то окликнул меня. Я оглянулась. За нами спешила Мими, моя бабушка, мать моей матери. Она торопилась догнать нас, насколько ей позволяли ее девяносто лет и каблуки, пусть низкие, но она ни в какую не желала от них отказываться. Она держала что-то в руках. Я уже простилась с ней раньше, когда она стояла на страже у закрытой двери спальни своей дочери, и сейчас надеялась, что она принесет мне какие-то примирительные слова от мамы.
Мое сердце под ногами, сидит на камне. В горле птичьих клювов вырастает трубастая виноградная лоза. Деревья окропляют их золотой пылью. В крошечных будуарах красный и оранжевый. Пылевые мешки - это голова, кивая, как императоры. Вот королева, недосягаемая для власти любой матерью -.
Когда море купается с холодом, с пеной. Коронованный: ваши волосы белые, белая борода, далеко разбросаны. Как сети серкме, они крутятся и падают, как волны. Они поднимают гребни, они вырубаются. Звездные пучки растянулись на ваших разбросанных волосах, в морщинистых мотках. Привязанный к узлу, он попадает в живых.
Ава! - Мими запыхалась и тяжело дышала. Ее крашеные светлые волосы - как будто мы не подозревали, что она седая, - тонкими прядочками облепили ее виски и щеки. Мы выжидали, пока она переведет дух, и я смотрела на сокровище в ее руках, которое она держала, намереваясь передать его мне.
Вот! Чуть не забыла! - Это была квадратная деревянная старомодная музыкальная шкатулка. Если ее открыть, можно было увидеть механизм внутри под стеклянной крышкой. Шкатулка эта видала виды, на ней были зазубринки и пятна от воды, но механизм был в хорошем рабочем состоянии. Его починил мой брат Стивен, когда я нашла ее двадцать семь лет назад…
Ветхозаветный миф о начале не встречается умом. Вы приближаетесь, как ледяная вершина. С севера кругосветка издалека была ненавязчивой в глубине понимания. Каждая двусмысленность. Начало - опасность -. И кажется, что он растрачивает - так деньги уменьшают ясность морского рассвета.
Для ваших похоронов они дают мне недоверие: ваше появление вновь доказывает их мелкость. Из-за архаичных углублений. На неприкосновенном месте На берегу океана. Сильфон влажный и глубокая темнота - сильфон. Подметание полюсов земли и гребня неба. Глубоко под вашим крестом где-нибудь вы можете перетаскивать.
Секунду поколебавшись, я протянула руки, и она осторожно вложила в них шкатулку. Почему из всех вещей, что я оставляла здесь, это была единственная, которую она не позволила мне забыть?..
Это чтобы напоминать тебе, - сказала она, поглаживая мои пальцы, когда я опустила их на крышку коробочки.
Напоминать… о чем?
Глаза ее таинственно поблескивали, она была наполовину чероки, выросшая в горах Теннесси, не получившая образования, но самая умная женщина, какую я знала.
Сармема, лабиринт, запутанный в сетях. Обширные эруптивные суставы на пальцах, твитеры. Ниже ваших плеч не один раз. Вас не видел человек, который держал ваш разум. Вы не можете отвечать на вопросы. Вы не признаете другую божественность. Папа, плотный воздух мертв.
«Плотность» двух составляющих весь роман и их структура еще более усложняет прием. Второй том «Сказок о сиротах» заставляет меня чувствовать себя еще более сумасшедшим танцем воображения, чем предыдущий. Мне кажется, что во втором томе Валента еще более поэтичен, чем проза, и что поэтическая фраза иногда носит ее в таких далеких местах, что ей сложно идти в ногу с ней.
О том, что некоторые концы на самом деле есть начала. Если ты забудешь все, чему я старалась тебя научить, помни хотя бы это.
Она обняла меня, и я ощутила знакомый запах талька и туалетной воды.
Я запомню.
Она бросила на Мэтью взгляд, на мгновение показавшийся мне обвиняющим. Но снова заглянув ей в лицо, я его уже не обнаружила.
Также вполне вероятно, что вам нужно дать этому времени книги, чтобы внутренне упаковать и переварить его. Это один из тех романов, которые после прочтения его живут своей напряженной, непредсказуемой внутренней жизнью. В колее времени и пространства много, много историй, лирические сущности меняются, как в калейдоскопе, отношения между ними напоминают сложную паутину.
Чем дальше в литературный лес, тем сложнее помнить, откуда мы пришли, и тем труднее видеть, куда мы идем. Чтобы понять окончание, объединяющее оба тома, мне пришлось много искать и вспомнить несколько вопросов. Ее поэтическая фраза, качество кажущихся своеобразными, но почти всегда метафорами, восхитительна.
Мы простились, и, последний раз взглянув на дом, я уселась в серебристый седан и позволила Мэтью захлопнуть дверцу. Я не оглянулась на отца и братьев, поникших духом, стоявших, как чучела, которым не удалось спасти урожай, одинаково высоких, худощавых, с одинаковыми темными волосами, полностью соответствовавшими их строгим темным брюкам.
«Две черты почернели на фоне тяжелого, нечеткого неба, из которого тусклая темная мрачная жидкость была похожа на пот из одежды». «Последнее слово, выплюнутое, как сломанный зуб, висит между ними, сияющее и яркое». Голос огненной птицы был «как зеленая ветвь, падающая в пепел».
«Бассейны ночи собирались на тонких досках пола». Вторая часть книги начинается с описания, которое может служить примером этих виртуозных, наводящих на размышления образов Валента, которые буквально штурмуют ум читателя. На бесплодной равнине, которую не видят Звезды, ветер был горячим, когда метели дули, и мудрец прокрался по белой скале, и на большой железной раме была большая железная клетка, и ветер кричал на нее, как женщина, открывающаяся на столе хирурга.
Я не оглянулась, потому что давным-давно Мими научила меня, что оглядываться - плохая примета: если оглянешься, это значит, что больше ты сюда не вернешься. Не то чтобы это место много для меня значило. Я всегда знала, что мне предстоит покинуть его, однако до сих пор не представляла себе, куда подамся. Полагаю, это была одна из причин, помешавшая мне назначить день свадьбы с Филом - во мне всегда подспудно жило какое-то постоянное беспокойство. Меня не оставляло чувство, будто меня ожидает где-то нечто большее. И встретив Мэтью, я вдруг почувствовала, что нашла наконец то, что искала.
Даже если не все истории во втором томе увлекательны с чисто фиктивной точки зрения, очень наводящие на размышления картины, которые автор рисует в мозгу, похожи на все хорошие поэзии. Только для этих пейзажей, таких как Босх, Дюрер, Бексински, стоит погрузиться в «Города монет и корней». Назвавшие города действительно потрясающие - Амберабад - это город на небе, подвешенный между стволами больших приморских кипарисов, а в Уриме город неизлечимо болен, все окна висели у периста.
Тем не менее, это особенно создание Шадукама, мертвого города, населенного существами, подобными тому, что вырвалось из сюрреалистического воображения Сальвадора Дейла. В то же время, это похоже на сатиру на современном потребительском менталитете, который доминировал в мире. Болезненная жадность и барокко изображали декаданс, потерявший прекрасного Шадуким, где люди модифицировали свои тела, как в каком-то видении посмертного будущего. Даже после апокалипсиса жители не переставали тратить деньги, торговали разрушенными товарами, потому что «это привычка и принуждение, и она не трансформируется».
Я сидела, откинувшись на сиденье, сжимая в руках маленькую музыкальную шкатулку, пока Мэтью не взял меня за руку. Он держал ее в своей руке, пока мы не доехали до другого конца штата, приближаясь к маленькому острову, где семья моего мужа жила еще со времен Войны за независимость.
Мэтью нежно потер родимое пятно у основания моего большого пальца, оно напоминало шрам. Мама говорила, что оно у меня от рождения, но я всегда предпочитала думать, что это правда шрам и что я получила его, совершая в детстве какой-то отважный поступок, даже, может быть, подвиг. Временами я желала, чтобы все шрамы, наносимые нам жизнью, были подобны этому - вроде медалей за пережитую боль, не оставившую следа в памяти.
Ветер несет нас с места на место. Ветер держит нас вместе, пока мы можем, а затем исчезает, пока не появится новая долина или скала, где мы восстанавливаем старую форму. И в этой книге доминируют такие настроения. Второй том «Сказок о сироте» еще более темный, более темный и более жестокий, чем первый, который также не был сборником радостных сказок. Садукиам, визит которого мы начинаем читать, напоминает о скрещивании сонного кошмара с ГУЛАГом и нацистским лагерем смерти. Зацепившиеся дети работают и умирают в Монетном дворе, производя бессмысленный ритуал изготовления ленточных костных монет от тех, кто стал сырым.
Затем палец Мэтью коснулся колечка на безымянном пальце моей левой руки - и замер.
А обручальное… ты его не надела… - сказал он. Не обвинил, констатировал.
Я опустила взгляд на свою руку, на прекрасное кольцо с бриллиантом. Я не собираюсь прятать его в шкатулке для драгоценностей. Я носила его три дня - время между нашей помолвкой и церемонией бракосочетания. Кольцо мне очень нравилось - его старинная оправа и отливающий голубизной камень. Но когда Мэтью надел мне на палец золотое венчальное кольцо, мне показалось как-то неправильно носить его рядом с другим кольцом. Я не могла этого объяснить и не могла придумать, как сказать Мэтью, что два кольца вызывают у меня такое чувство, будто я вхожу к себе в дом и нахожу всю мебель не на своем месте, сдвинутой.
Видения, заполняющие эту замечательную книгу пугающих существ, производят большое впечатление, и никакое литературное или кино ужас не будет стыдно. Вот создание, состоящее только из зубов. Эта сущность символизирует жизнь, понимаемую как бесконечное пожирание. Жизнь означает еду, и поэтому живое означает уничтожение и убийство.
И это одна из тех темных истин о жизни, что Валент не только вздрагивает, но и расширяется на каждом шагу. И вот Перевозчик, который направляет паром на Остров Мертвых. Кожа Идиллия закончилась чуть ниже шеи. Остальные были кости, большие, длинные, желтые кости. Конец крышка были белыми, как слепые глаза. Еще плакать, слезы смешиваясь с пеной озера переносимого солеными волнами. А вот гарпия-скорбящий: В случае необходимости, неделями жить с трупом, мы живем с нашим плачем, пока они не принимают форму и вес, не набирать вес до тела, и в отходах танков обнаружить добродетель или перерождение человека, он был мертв.
Прости, - сказала я. - Все время забываю. Но я знаю, я привыкну носить оба. Я обещаю.
Он кивнул и сосредоточился, обгоняя грузовик. Я посмотрела в окно, представляя себе нашу машину на карте. Мы двигались на восток, по направлению к океану. Я никогда не бывала на побережье. Моя семья, разросшаяся к тому времени, когда я стала ее членом, не имела времени для семейного отдыха на пляже. Когда друзья возвращались после летних каникул, загоревшие, с коллекциями ракушек, я не завидовала, втайне я была рада. В океане, с его беспредельностью, бьющейся о край земли, было что-то тревожащее. Мэтью обещал взять меня с собой поплавать на байдарке по бесконечным болотам его острова, но я только кивала уклончиво. Я была влюблена и не желала его разочаровывать, надеясь, что он поможет мне полюбить воду, как любит ее он.
Даже единороги далеко не обычны, идиллические образы. Жизнь появляется в «Сказках о сироте» как полная страшных страданий и жестокой жестокости, невероятно кровавого, но увлекательного приключения. Барокко слово давления на меня во рту - все здесь так много и так бесстыдно богатым орнаментом, трудно не чувствовать себя разбитым количеством историй в историях бесчисленных героев. Мир Валента - это микро - и макрокосмос, суетливые с различными жизнями, и в этом смысле книга - это нечто большее, чем просто стиль, написание навыков и воображения.
Когда мы достигли Саванны, послеполуденное солнце заглядывало в машину, ласково убаюкивая меня. В полусне я ощутила знакомый запах и поняла, что Мэтью открыл окно. Легкий бриз доносил до меня аромат чего-то сладкого и вместе с тем пугающего.
По-прежнему в полусне, я хотела как-нибудь приподняться и получше принюхаться, но невидимая сила парализовала меня, я так и не выбралась из темного морока между сном и бодрствованием. Я слышала звуки радио - и голос Мэтью, негромко напевающего что-то. Но я слышала и еще кое-что - шум волн, набегающих на песок. Старый кошмар, поднявшийся откуда-то с периферии сознания, угрожал ввергнуть меня туда, куда я не желала, чтобы меня затянуло…
Это история жизни как таковой, ее потрескивающие, влажные механизмы, кровавое измельчение, падения, расстройства, неизбежности и потребности. Вот почему Валент дает голос даже золотой рыбе, которая хочет стать драконом и получить ее. Даже птица, чья история проста, потому что она содержит обычную жизнь птиц, получит от нее несколько предложений. И все эти существа разделяют с нами свои необычайные, запутанные и переплетенные истории. У всех есть внутренняя жизнь.
Поэтому мы можем даже упомянуть, что ящеристые ящерицы выращиваются в Королевстве стекла, которые предоставляют заклинания, карты или рецепты для различных полезных веществ, напечатанных на их шипах. Если ящерица с надписью на спине, делая красивые медные ложками скрещивали с этим показала новый способ извлечения олова из яйца вылупилось пухлые молодые инструкциями кузнечно коричневого лезвия или диаграммы бурильных воды или стихотворение эпопеи две статуи на противоположные концы дворца, безнадежно влюбленные друг в друга, одна медь и другая олово.
Музыкальная шкатулка соскользнула с моих колен на пол, онемевшие руки не смогли ее удержать. Я силилась открыть глаза, чтобы понять, чем это так пахнет, что на меня надвигается, но не смогла. Крышка шкатулки открылась, и послышалась знакомая песенка, ее звуки раздражающе дисгармонировали с порывами ветра. Я силилась слушать песенку, но завывание становилось все громче, я открыла глаза и поняла, что завывающий звук этот был - чей-то вопль. И этим кем-то была я.
Cтраница 1
Моей бесценной Меган. Я горжусь быть твоей матерью.
Благодарности
Моя бесконечная благодарность Диане Вайз, доброму другу – она стала неоценимым источником информации о беременности и деторождении, – пожалуйста, никогда не оставляйте свою работу!
Спасибо всем обитателям острова Сент-Саймонс за неизменно теплый прием, особенно это Мэри Джейн Рид из замечательного книжного магазина «Форд», Томми Бакстер Кэшин и Сьюзен Киннамон-Брок, которые любезно согласились прочитать рукопись перед публикацией.
Как всегда, благодарю Венди Вэкс, Сьюзен Крэндолл, Тима, Миган и Коннора за их терпение и любовь, всегда знающих, когда мне бывают нужны реальные факты, чтобы меня стимулировать.
Даже времена года, сменяясь, образуют круг и всегда возвращаются туда, откуда они пришли. Человеческая жизнь есть круг от детства к детству, и так всегда и во всем, где действуют божественные силы.
Черный Лось, шаман индейского племени оглала
Памела
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Сентябрь 1804
Шторма зашвыривают в нашу судьбу обрывки чужих жизней – в напоминание, что мы не одни и мы уязвимы. Вот и сейчас равнодушные волны совсем истерзали песчаный берег, разметав по нему множество разных предметов. На этот раз мои глаза выхватили среди кусков дерева чудом уцелевшую фарфоровую чашку и мужские часы – с крышкой и цепочкой, – они лежали на песке так наглядно и аккуратно, будто лавочник бережно и пристрастно разложил здесь свои товары. Чья-то потеря – моя находка, подумала я, осторожно водя пальцем по краешку чашки. Приливы сменяют отливы, и этот закон незыблем. А иногда концы и начала настолько близки, что, кажется, сливаются воедино, образуя волну, какие набегают одна за другой в океане.
Деревянные обломки, останки дома или корабля… В деревянных объятьях поблескивает металл. Я опасливо просунула руку меж двух досок. Пальцы коснулись чего-то твердого, маленького и холодного. Находка была – золотое венчальное кольцо, потертое, с почти стершейся надписью на внутренней стороне. Кольцо слабо блеснуло в лучах тусклого солнца. Я прищурилась и разобрала надпись внутри. «Навсегда».
Я зажала кольцо в кулаке. Чье оно было? И как его занесло сюда? Но это все неспроста… Через три дня моя свадьба, если только Джеффри, занятый спасением того, что буря пощадила из его урожая хлопка, сумеет выкроить время. Я не была его первой избранницей, но он был моим первым любимым мужчиной, и я ощутила свою странную связь с этой женщиной, которой когда-то принадлежало кольцо… «Навсегда», – прочитала я снова.
Солнце отважно пыталось пробиться сквозь облака. Прищурившись, я следила за ним. Я знала, что оно победит – за штормами всегда приходят самые ясные дни. Последний шторм был невероятно сильным, настолько сильным, что поразил Брутон-Айленд, уничтожив там всех – и крошку Маргарет, которой только неделю назад я помогла появиться на свет. Меня терзали вопросы – и среди них более других тот, почему она была послана в этот мир на такое короткое время? Для чего пережила такие тяжкие родовые муки ее мать? Вынес ли кто-то урок из случившегося? О себе я такого сказать не могла. Я акушерка и приняла все как факт, но понять его я не в силах.
Пара черных ножеклювов пронеслась по белесому небу так близко к волне, что в поисках ужина они легко могли бы сами оказаться чьей-то добычей. Птицы вернулись. После шторма они всегда возвращаются, но в первые дни затишья не скажешь наверняка. Как приливы и отливы, они возвращались туда, откуда они улетали, верные нам, остающимся на одном месте. Я следила за тем, как они носятся над водной поверхностью, и слышала их голодные крики над пустынным песчаным берегом. Постояв так, я неторопливо пошла к дому, где жила с отцом и младшей сестрой. В руке я крепко сжимала кольцо, маленький золотой обруч без конца и начала – всегда ли они различимы?
Антиох, Джорджия
Апрель 2011
Я топталась возле родительского дома, даже сквозь кожаные подметки туфель ощущая жар разогревшегося на солнце асфальта. Дом был в колониальном стиле, и я прожила здесь большую часть своих тридцати четырех лет… Буйно цвели недотроги, предмет садовых усердий моей матушки. Погода не осмеливалась бросить ей вызов и заставить ее цветы завянуть – Глория Уэйлен управлялась с садом точно так же, как со своими пятью детьми, и неповиновение ей было такой же редкостью, как январский снег в Джорджии.
Капля пота скатилась у меня по спине. Мы с мужем мучились от жары, как будто это была не весна, а начало июля. Сквозь звон в ушах я силилась связно общаться с Мэтью, дескать, в западной Джорджии лето всегда такое, оно наступает внезапно, так что весна кажется прохладным вечером между зимой и серединой лета. Мэтью родом был с побережья, поэтому о жаре он кое-что знал, правда, влажной жаре.
Он держал меня за руку, а я стояла лицом к отцу и четырем моим братьям, в возрасте от пятидесяти пяти до сорока пяти лет, они выстроились как на прощальной церемонии или демонстрации силы чужаку, которого я избрала себе в мужья. Даже теперь, в этой домашней сцене, в них можно было узнать владельцев похоронного бюро, кем они, собственно, и являлись. Фирму «Уэйлен и сыновья» держали в семье моего отца уже три поколения, и серьезное, сосредоточенное выражение на всех пяти лицах было скорее генетически обусловленным, нежели принятым по соответствующему поводу.
Жены моих братьев и мои многочисленные племянники и племянницы, будто по негласному уговору, скрылись в доме, столпившись у двери в спальню моей матери – в знак сочувствия ей. Она не открывала эту дверь с момента моего прибытия сюда нынешним утром. Я побывала дома накануне, в день моей свадьбы, чтобы дать ей время освоиться с этой новой для нее ситуацией. Даже Пол Отри, с кем я была помолвлена четыре года, воспринял это известие легче.
Я отпустила руку Мэтью и обняла отца. На мгновение он прижал меня к себе – и тут же слегка отстранил. Я к этому привыкла. Несмотря на то что я была младшим ребенком в семье и единственной девочкой и знала, что мои родители надеялись родить дочь и очень ждали моего появления на свет, они, казалось, избегали крепко меня обнимать, опасаясь за хрупкость своего счастья. Быть может, они боялись, что судьба, подарившая им меня по своей прихоти, подстережет и – как знать? – отнимет у них меня.
– Может быть, я все же сумею поговорить с мамой? – спросила я. Впрочем, мне этого не хотелось. Просто очень неприятно оставлять между нами какую-то недоговоренность… Вот уж чего бы мне не хотелось, так это чтобы она думала, будто я нуждаюсь в ее одобрении! С возрастом я утратила подобную необходимость вместе со средствами от прыщей и исправляющими прикус коронками.
